В эту минуту дверь тихо отворилась, и в комнату, робко озираясь, вошла одна девушка. Все обратились к ней с удивлением и любопытством. Раскольников не узнал ее с первого взгляда. Это была Софья Семеновна Мармеладова. Вчера видел он ее в первый раз, но в такую минуту, при такой обстановке и в таком костюме, что в памяти его отразился образ совсем другого лица. Теперь это была скромно и даже бедно одетая девушка, очень еще молоденькая, почти похожая на девочку, с скромною и приличною манерой, с ясным, но как будто несколько запуганным лицом. На ней было очень простенькое домашнее платьице, на голове старая, прежнего фасона шляпка; только в руках был, по-вчерашнему, зонтик. Увидав неожиданно полную комнату людей, она не то что сконфузилась, но совсем потерялась, оробела, как маленький ребенок, и даже сделала было движение уйти назад.
— Ах. это вы. — сказал Раскольников в чрезвычайном удивлении и вдруг сам смутился.
Ему тотчас же представилось, что мать и сестра знают уже вскользь, по письму Лужина, о некоторой девице «отъявленного» поведения. Сейчас только он протестовал против клеветы Лужина и упомянул, что видел эту девицу в первый раз, и вдруг она входит сама. Вспомнил тоже, что нисколько не протестовал против выражения: «отъявленного поведения». Все это неясно и мигом скользнуло в его голове. Но, взглянув пристальнее, он вдруг увидел, что это приниженное существо до того уже принижено, что ему вдруг стало жалко. Когда же она сделала было движение убежать от страху, — в нем что-то как бы перевернулось.
— Я вас совсем не ожидал, — заторопился он, останавливая ее взглядом. — Сделайте одолжение, садитесь. Вы, верно, от Катерины Ивановны. Позвольте, не сюда, вот тут сядьте.
При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярное место и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
— А ты садись здесь, — сказал он Разумихину, сажая его в угол, где сидел Зосимов.
Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла она сесть с ними рядом. Сообразив это, она до того испугалась, что вдруг опять встала и в совершенном смущении обратилась к Раскольникову.
— Я. я. зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила, — заговорила она, запинаясь. — Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого. А Катерина Ивановна приказала вас очень просить быть завтра на отпевании, утром. за обедней. на Митрофаниевском, а потом у нас. у ней. откушать. Честь ей сделать. Она велела просить.
Соня запнулась и замолчала.
— Постараюсь непременно. непременно, — отвечал Раскольников, привстав тоже и тоже запинаясь и не договаривая. — Сделайте одолжение, садитесь, — сказал он вдруг, — мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может быть, торопитесь, — сделайте одолжение, подарите мне две минуты.
И он пододвинул ей стул. Соня опять села и опять робко, потерянно, поскорей взглянула на обеих дам и вдруг потупилась.
Бледное лицо Раскольникова вспыхнуло; его как будто всего передернуло; глаза загорелись.
— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили лошади и о котором я уже вам говорил.
Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
— Я хотел вас спросить, — обратился к ней поскорей Раскольников, — как это у вас сегодня устроилось? Не обеспокоили ли вас. например, от полиции.
— Нет-с, все прошло. Ведь уж слишком видно, отчего смерть была; не беспокоили; только вот жильцы сердятся.
— Что тело долго стоит. ведь теперь жарко, дух. так что сегодня, к вечерне, на кладбище перенесут, до завтра, в часовню. Катерина Ивановна сперва не хотела, а теперь и сама видит, что нельзя.
— Она просит вас сделать нам честь на отпевании в церкви быть завтра, а потом уж к ней прибыть, на поминки.
— Она поминки устраивает?
— Да-с, закуску; она вас очень велела благодарить, что вы вчера помогли нам. без вас совсем бы нечем похоронить. — И губы и подбородок ее вдруг запрыгали, но она скрепилась и удержалась, поскорей опять опустив глаза в землю.
Между разговором Раскольников пристально ее разглядывал. Это было худенькое, совсем худенькое и бледное личико, довольно неправильное, какое-то востренькое, с востреньким маленьким носом и подбородком. Ее даже нельзя было назвать и хорошенькою, но зато голубые глаза ее были такие ясные, и, когда оживлялись они, выражение лица ее становилось такое доброе и простодушное, что невольно привлекало к ней. В лице ее, да и во всей ее фигуре, была сверх того одна особенная характерная черта: несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой, гораздо моложе своих лет, совсем почти ребенком, и это иногда даже смешно проявлялось в некоторых ее движениях.
— Но неужели Катерина Ивановна могла обойтись такими малыми средствами, даже еще закуску намерена. — спросил Раскольников, настойчиво продолжая разговор.
— Гроб ведь простой будет-с. и все будет просто, так что недорого. мы давеча с Катериной Ивановной все рассчитали, так что и останется, чтобы помянуть. а Катерине Ивановне очень хочется, чтобы так было. Ведь нельзя же-с. ей утешение. она такая, ведь вы знаете.
— Понимаю, понимаю. конечно. Что это вы мою комнату разглядываете? Вот маменька говорит тоже, что на гроб похожа.
— Вы нам все вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
— Родя, — сказала она, вставая, — мы, разумеется, вместе обедаем. Дунечка, пойдем. А ты бы, Родя, пошел, погулял немного, а потом отдохнул, полежал, а там и приходи скорее. А то мы тебя утомили, боюсь я.
— Да, да, приду, — отвечал он, вставая и заторопившись. — У меня, впрочем, дело.
— Да неужели ж вы будете и обедать розно? — закричал Разумихин, с удивлением смотря на Раскольникова, — что ты это?
— Да, да, приду, конечно, конечно. А ты останься на минуту. Ведь он вам сейчас не нужен, маменька? Или я, может, отнимаю его?
— Ох, нет, нет! А вы, Дмитрий Прокофьич, придете обедать, будете так добры?
— Пожалуйста, придите, — попросила Дуня.
Разумихин откланялся и весь засиял. На одно мгновение все как-то странно вдруг законфузились.
— Прощай, Родя, то есть до свиданья; не люблю говорить «прощай». Прощай, Настасья. ах, опять «прощай» сказала.
Пульхерия Александровна хотела было и Сонечке поклониться, но как-то не удалось, и, заторопившись, вышла из комнаты.
Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны.
— Дуня, прощай же! — крикнул Раскольников уже в сени, — дай же руку-то!
— Да ведь я же подавала, забыл? — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к нему.
— Ну что ж, еще дай!
И он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая.
— Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так?
Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько мгновений молча и пристально в нее вглядывался: весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся в эту минуту вдруг в его памяти.
— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли: легче как-то. Ну, думала ли я вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться!
— Опять говорю вам, маменька, он еще очень болен. Неужели вы не видите? Может быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным и многое, многое можно простить.
— А вот ты и не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные. Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а. А как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимается!
— Не беспокойтесь, маменька, будет то, что должно быть.
— Дунечка! Да подумай только, в каком мы теперь положении! Ну что, если Петр Петрович откажется? — неосторожно высказала вдруг бедная Пульхерия Александровна.
— Так чего ж он будет стоить после того! — резко и презрительно ответила Дунечка.
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил: пусть пройдется, воздухом хоть подышит. ужас у него душно. а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право. как толкаются. Этой девицы я тоже очень боюсь.
— Какой девицы, маменька?
— Да вот этой, Софьи-то Семеновны, что сейчас была.
— Предчувствие у меня такое, Дуня. Ну, веришь или нет, как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит.
— Совсем ничего не сидит! — с досадой вскрикнула Дуня. — И какие вы с вашими предчувствиями, мамаша! Он только со вчерашнего дня с ней знаком, а теперь, как вошла, не узнал.
— Ну, вот и увидишь. Смущает она меня, вот увидишь, увидишь! И так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да еще тебе! Стало быть, ему дорога!
— Мало ли что пишет! Об нас тоже говорили, да и писали, забыли, что ль? А я уверена, что она. прекрасная и что все это — вздор!
— А Петр Петрович негодный сплетник, — вдруг отрезала Дунечка.
Пульхерия Александровна так и приникла. Разговор прервался.
— Вот что, вот какое у меня до тебя дело. — сказал Раскольников, отводя Разумихина к окошку.
— Так я скажу Катерине Ивановне, что вы придете. — заторопилась Соня, откланиваясь, чтоб уйти.
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не мешаете. Я бы хотел вам еще два слова сказать. Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого. Как его. Порфирия Петровича?
— Еще бы! Родственник. А что такое? — прибавил тот каким-то взрывом любопытства.
— Ведь он теперь это дело. ну, вот, по этому убийству. вот вчера-то вы говорили. ведет?
— Да. ну? — Разумихин вдруг выпучил глаза.
— Он закладчиков спрашивал, а там у меня тоже заклады есть, так, дрянцо, однако ж сестрино колечко, которое она мне на память подарила, когда я сюда уезжал, да отцовские серебряные часы. Все стоит рублей пять-шесть, но мне дорого, память. Так что мне теперь делать? Не хочу я, чтоб вещи пропали, особенно часы. Я трепетал давеча, что мать спросит взглянуть на них, когда про Дунечкины часы заговорили. Единственная вещь, что после отца уцелела. Она больна сделается, если они пропадут! Женщины! Так вот как быть, научи! Знаю, что надо бы в часть заявить. А не лучше ли самому Порфирию, а? Как ты думаешь? Дело-то поскорее бы обделать. Увидишь, что еще до обеда маменька спросит!
— Отнюдь не в часть и непременно к Порфирию! — крикнул в каком-то необыкновенном волнении Разумихин. — Ну, как я рад! Да чего тут, идем сейчас, два шага, наверно застанем!
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время. И вчера говорил. Идем. Так ты знал старуху? То-то. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось. Ах да. Софья Ивановна.
— Софья Семеновна, — поправил Раскольников. — Софья Семеновна, это приятель мой, Разумихин, и человек он хороший.
— Если вам теперь надо идти. — начала было Соня, совсем и не посмотрев на Разумихина, а от этого еще более сконфузившись.
— И пойдемте! — решил Раскольников, — я к вам зайду сегодня же, Софья Семеновна, скажите мне только, где вы живете?
Он не то что сбивался, а так, как будто торопился и избегал ее взглядов. Соня дала свой адрес и при этом покраснела. Все вместе вышли.
— Не запираешь разве? — спросил Разумихин, сходя по лестнице вслед за ними.
— Никогда. Впрочем, вот уж два года хочу все замок купить, — прибавил он небрежно. — Счастливые ведь люди, которым запирать нечего? — обратился он, смеясь, к Соне.
На улице стали в воротах.
— Вам направо, Софья Семеновна? Кстати: как вы меня отыскали? — спросил он, как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему все хотелось смотреть в ее тихие, ясные глаза, и как-то это все не так удавалось.
— Да ведь вы Полечке вчера адрес сказали.
— Поля? Ах да. Полечка! Это. маленькая. это ваша сестра? Так я ей адрес дал?
— Да разве вы забыли?
— А я об вас еще от покойника тогда же слышала. Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал. А теперь пришла. и как узнала вчера вашу фамилию. то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет. И не знала, что вы тоже от жильцов живете. Прощайте-с. Я Катерине Ивановне.
Она ужасно рада была, что наконец ушла; пошла потупясь, торопясь, чтоб поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться наконец одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство. Никогда, никогда она не ощущала ничего подобного. Целый новый мир неведомо и смутно сошел в ее душу. Она припомнила вдруг, что Раскольников сам хотел к ней сегодня зайти, может, еще утром, может, сейчас!
— Только уж не сегодня, пожалуйста, не сегодня! — бормотала она с замиранием сердца, точно кого-то упрашивая, как ребенок в испуге. — Господи! Ко мне. в эту комнату. он увидит. о господи!
И, уж конечно, она не могла заметить в эту минуту одного незнакомого ей господина, прилежно следившего за ней и провожавшего ее по пятам. Он провожал ее с самого выхода из ворот. В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его. Все это сделано было в мгновение, на ходу, и прохожий, стараясь не показать даже виду, пошел далее, убавив шагу и как бы в ожидании. Он поджидал Соню; он видел, что они прощались и что Соня пойдет сейчас куда-то к себе.
«Так куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо Сони. — надо узнать».
Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Был он щегольски и комфортно одет и смотрел осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, по тротуару, а руки были в свежих перчатках. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно-пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет.
Когда Соня вышла на канаву, они очутились вдвоем на тротуаре. Наблюдая ее, он успел заметить ее задумчивость и рассеянность. Дойдя до своего дома, Соня повернула в ворота, он за ней и как бы несколько удивившись. Войдя во двор, она взяла вправо, в угол, где была лестница в ее квартиру. «Ба!» — пробормотал незнакомый барин и начал взбираться вслед за ней по ступеням. Тут только Соня заметила его. Она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на дверях которого было написано мелом: «Капернаумов портной». «Ба!» — повторил опять незнакомец, удивленный странным совпадением, и позвонил рядом в восьмой нумер. Обе двери были шагах в шести одна от другой.
— Вы у Капернаумова стоите! — сказал он, смотря на Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то!
Соня посмотрела на него внимательно.
— Соседи, — продолжал он как-то особенно весело. — Я ведь всего третий день в городе. Ну-с, пока до свидания.
Соня не ответила; дверь отворили, и она проскользнула к себе. Ей стало отчего-то стыдно, и как будто она обробела.
Разумихин дорогою к Порфирию был в особенно возбужденном состоянии.
— Это, брат, славно, — повторял он несколько раз, — и я рад! Я рад!
«Да чему ты рад?» — думал про себя Раскольников.
— Я ведь и не знал, что ты тоже у старухи закладывал. И. и. давно это было? То есть давно ты был у ней?
«Экой ведь наивный дурак!»
— Когда. — приостановился Раскольников, припоминая, — да дня за три до ее смерти я был у ней, кажется. Впрочем, я ведь не выкупить теперь вещи иду, — подхватил он с какой-то торопливою и особенною заботой о вещах, — ведь у меня опять всего только рубль серебром. из-за этого вчерашнего проклятого бреду.
О бреде он произнес особенно внушительно.
— Ну да, да, да, — торопливо и неизвестно чему поддакивал Разумихин, — так вот почему тебя тогда. поразило отчасти. а знаешь, ты и в бреду об каких-то колечках и цепочках все поминал. Ну да, да. Это ясно, все теперь ясно.
«Вона! Эк ведь расползлась у них эта мысль! Ведь вот этот человек за меня на распятие пойдет, а ведь очень рад, что разъяснилось, почему я о колечках в бреду поминал! Эк ведь утвердилось у них у всех. «
— А застанем мы его? — спросил он вслух.
— Застанем, застанем, — торопился Разумихин. — Это, брат, славный парень, увидишь! Неуклюж немного, то есть он человек и светский, но я в другом отношении говорю неуклюж. Малый умный, умный, очень даже неглупый, только какой-то склад мыслей особенный. Недоверчив, скептик, циник. надувать любит, то есть не надувать, а дурачить. Ну и материальный старый метод. А дело знает, знает. Он одно дело, прошлого года, такое об убийстве разыскал, в котором почти все следы были потеряны! Очень, очень, очень желает с тобой познакомиться!
— Да с какой же стати очень-то?
— То есть не то чтобы. видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать. Ну, он слушал. и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил. то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов. Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли. так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь.
— Что это? Что меня сумасшедшим-то считают? Да, может, и правда.
Он напряженно усмехнулся.
— Да. да. то есть тьфу, нет. Ну, да все, что я говорил (и про другое тут же), это все было вздор и с похмелья.
— Да чего ты извиняешься! Как это мне все надоело! — крикнул Раскольников с преувеличенною раздражительностию. Он, впрочем, отчасти притворился.
— Знаю, знаю, понимаю. Будь уверен, что понимаю. Стыдно и говорить даже.
— А коль стыдно, так и не говори!
Оба замолчали. Разумихин был более чем в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, чт`о Разумихин сейчас говорил о Порфирии.
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально. Ну, да там как обернется. посмотрим. сейчас. хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо. «
— В этом сером доме, — сказал Разумихин.
«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире был. и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че. хоть пропаду, да узнаю!»
— А знаешь что? — вдруг обратился он к Разумихину с плутоватою улыбкой, — я, брат, сегодня заметил, что ты с утра в каком-то необыкновенном волнении состоишь? Правда?
— В каком волнении? Вовсе ни в каком не в волнении, — передернуло Разумихина.
— Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел так, как никогда не сидишь, как-то на кончике, и все тебя судорога дергала. Вскакивал ни с того, ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа как сладчайший леденец отчего-то сделается. Краснел даже; особенно, когда тебя пригласили обедать, ты ужасно покраснел.
— Да ничего я; врешь. Ты про что это?
— Да что ты, точно школьник, юлишь! Фу, черт, да он опять покраснел!
— Какая ты свинья, однако ж!
— Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-где перескажу сегодня, ха-ха-ха! Вот маменьку-то посмешу. да и еще кой-кого.
— Послушай, послушай, послушай, ведь это серьезно, ведь это. Что ж это после этого, черт! — сбился окончательно Разумихин, холодея от ужаса. — Что ты им расскажешь? Я, брат. Фу, какая же ты свинья!
— Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведь отчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же ты напомадился! Нагнись-ка!
Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать себя не мог, так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь и все еще хохочут в прихожей.
— Ни слова тут, или я тебя. размозжу! — прошептал в бешенстве Разумихин, хватая за плечо Раскольникова.
Преступление и наказание (часть 3, глава 1)
Раскольников приподнялся и сел на диване.
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
Авдотья Романовна была бледна; рука ее дрожала в руке брата.
— Ступайте домой. с ним, — проговорил он прерывистым голосом, указывая на Разумихина, — до завтра; завтра все. Давно вы приехали?
— Вечером, Родя, — отвечала Пульхерия Александровна, — поезд ужасно опоздал. Но, Родя, я ни за что не уйду теперь от тебя! Я ночую здесь подле.
— Не мучьте меня! — проговорил он, раздражительно махнув рукой.
— Я останусь при нем! — вскричал Разумихин, — ни на минуту его не покину, и к черту там всех моих, пусть на стены лезут! Там у меня дядя президентом.
— Чем, чем я возблагодарю вас! — начала было Пульхерия Александровна, снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее:
— Я не могу, не могу, — раздражительно повторял он, — не мучьте! Довольно, уйдите. Не могу.
— Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, — шепнула испуганная Дуня, — мы его убиваем, это видно.
— Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! — заплакала Пульхерия Александровна.
— Постойте! — остановил он их снова, — вы все перебиваете, а у меня мысли мешаются. Видели Лужина?
— Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна.
— Да. был так добр. Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту.
— Родя, что ты! Ты, верно. ты не хочешь сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню.
Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обе уже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании.
— Дуня, — с усилием продолжал Раскольников, — я этого брака не желаю, а потому ты и должна, завтра же, при первом слове, Лужину отказать, чтоб и духу его не пахло.
— Боже мой! — вскричала Пульхерия Александровна.
— Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. — Ты, может быть, теперь не в состоянии, ты устал, — кротко сказала она.
— В бреду? Нет. Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо. с отказом. Утром дай мне прочесть, и конец!
— Я этого не могу сделать! — вскричала обиженная девушка. — По какому праву.
— Дунечка, ты тоже вспыльчива, перестань, завтра. Разве ты не видишь. — перепугалась мать, бросаясь к Дуне. — Ах, уйдемте уж лучше!
— Бредит! — закричал хмельной Разумихин, — а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит. А сегодня он действительно его выгнал. Это так и было. Ну, а тот рассердился. Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав.
— Так это правда? — вскричала Пульхерия Александровна.
— До завтра, брат, — с состраданием сказала Дуня, — пойдемте, маменька. Прощай, Родя!
— Слышишь, сестра, — повторил он вслед, собрав последние усилия, — я не в бреду; этот брак — подлость. Пусть я подлец, а ты не должна. один кто-нибудь. а я хоть и подлец, но такую сестру сестрой считать не буду. Или я, или Лужин! Ступайте.
— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он лег на диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
— Я ни за что не могу уйти! — шептала она Разумихину, чуть не в отчаянии, — я останусь здесь, где-нибудь. проводите Дуню.
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это? Самого доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой.
— Ах, что вы говорите!
— Да и Авдотье Романовне невозможно в нумерах без вас одной! Подумайте, где вы стоите! Ведь этот подлец, Петр Петрович, не мог разве лучше вам квартиру. А впрочем, знаете, я немного пьян и потому. обругал; не обращайте.
— Но я пойду к здешней хозяйке, — настаивала Пульхерия Александровна, — я умолю ее, чтоб она дала мне и Дуне угол на эту ночь. Я не могу оставить его так, не могу!
Говоря это, они стояли на лестнице, на площадке, перед самою хозяйкиною дверью. Настасья светила им с нижней ступеньки. Разумихин был в необыкновенном возбуждении. Еще полчаса тому, провожая домой Раскольникова, он был хоть и излишне болтлив, что и сознавал, но совершенно бодр и почти свеж, несмотря на ужасное количество выпитого в этот вечер вина. Теперь же состояние его походило на какой-то даже восторг, и в то же время как будто все выпитое вино вновь, разом и с удвоенною силой, бросилось ему в голову. Он стоял с обеими дамами, схватив их обеих за руки, уговаривая их и представляя им резоны с изумительною откровенностью, и, вероятно для большего убеждения, почти при каждом слове своем, крепко-накрепко, как в тисках, сжимал им обеим руки до боли и, казалось, пожирал глазами Авдотью Романовну, нисколько этим не стесняясь. От боли они иногда вырывали свои руки из его огромной и костлявой ручищи, но он не только не замечал, в чем дело, но еще крепче притягивал их к себе. Если б они велели ему сейчас, для своей услуги, броситься с лестницы вниз головой, то он тотчас же бы это исполнил, не рассуждая и не сомневаясь. Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек очень уж эксцентричен и слишком уж больно жмет ей руку, но так как в то же время он был для нее провидение, то и не хотела замечать всех этих эксцентрических подробностей. Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою мать. Она понимала тоже, что, пожалуй, им и убежать-то от него теперь уж нельзя. Впрочем, минут через десять она значительно успокоилась: Разумихин имел свойство мигом весь высказываться, в каком бы он ни был настроении, так что все очень скоро узнавали, с кем имеют дело.
— Невозможно к хозяйке, и вздор ужаснейший! — вскричал он, убеждая Пульхерию Александровну. — Хоть вы и мать, а если останетесь, то доведете его до бешенства, и тогда черт знает что будет! Слушайте, вот что я сделаю: теперь у него Настасья посидит, а я вас обеих отведу к вам, потому что вам одним нельзя по улицам; у нас в Петербурге на этот счет. Ну, наплевать. Потом от вас тотчас же бегу сюда и через четверть часа, мое честнейшее слово, принесу вам донесение: каков он? спит или нет? и все прочее. Потом, слушайте! Потом от вас мигом к себе, — там у меня гости, все пьяные, — беру Зосимова — это доктор, который его лечит, он теперь у меня сидит, не пьян; этот не пьян, этот никогда не пьян! Тащу его к Родьке и потом тотчас к вам, значит, в час вы получите о нем два известия, — и от доктора, понимаете, от самого доктора; это уж не то что от меня! Коль худо, клянусь, я вас сам сюда приведу, а хорошо, так и ложитесь спать. А я всю ночь здесь ночую, в сенях, он и не услышит, а Зосимову велю ночевать у хозяйки, чтобы был под рукой. Ну что для него теперь лучше, вы или доктор? Ведь доктор полезнее, полезнее. Ну, так и идите домой! А к хозяйке невозможно; мне возможно, а вам невозможно: не пустит, потому. потому что она дура. Она меня приревнует к Авдотье Романовне, хотите знать, да и к вам тоже. А уж к Авдотье Романовне непременно. Это совершенно, совершенно неожиданный характер! Впрочем, я тоже дурак. Наплевать! Пойдемте! Верите вы мне? Ну, верите вы мне или нет?
— Пойдемте, маменька, — сказала Авдотья Романовна, — он верно так сделает, как обещает. Он воскресил уже брата, а если правда, что доктор согласиться здесь ночевать, так чего же лучше?
— Вот вы. вы. меня понимаете, потому что вы — ангел! — в восторге вскричал Разумихин. — Идем! Настасья! Мигом наверх и сиди там при нем, с огнем; я через четверть часа приду.
Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно, но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да в состоянии ли исполнить, что обещает? В таком ведь он виде. «
— А, понимаю, вы думаете, что я в таком виде! — перебил ее мысли Разумихин, угадав их и шагая своими огромнейшими шажищами по тротуару, так что обе дамы едва могли за ним следовать, чего, впрочем, он не замечал. — Вздор! то есть. я пьян, как олух, но не в том дело; я пьян не от вина. А это, как я вас увидал, мне в голову и ударило. Да наплевать на меня! Не обращайте внимания: я вру; я вас недостоин. Я вас в высшей степени недостоин. А как отведу вас, мигом, здесь же в канаве, вылью себе на голову два ушата воды, и готов. Если бы вы только знали, как я вас обеих люблю. Не смейтесь и не сердитесь. На всех сердитесь, а на меня не сердитесь! Я его друг, а стало быть, и ваш друг. Я так хочу. Я это предчувствовал. прошлого года, одно мгновение такое было. Впрочем, вовсе не предчувствовал, потому что вы как с неба упали. А я, пожалуй, и всю ночь не буду спать. Этот Зосимов давеча боялся, чтоб он не сошел с ума. Вот отчего его раздражать не надо.
— Что вы говорите! — вскричала мать.
— Неужели сам доктор так говорил? — спросила Авдотья Романовна, испугавшись.
— Говорил, но это не то, совсем не то. Он и лекарство такое дал, порошок, я видел, а вы тут приехали. Эх. Вам бы завтра лучше приехать! Это хорошо, что мы ушли. А через час вам обо всем сам Зосимов отрапортует. Вот тот так не пьян! И я буду не пьян. А отчего я так нахлестался? А оттого, что в спор ввели, проклятые! Заклятье ведь дал не спорить. Такую чушь городят! Чуть не подрался! Я там дядю оставил, председателем. Ну, верите ли: полной безличности требуют и в этом самый смак находят! Как бы только самим собой не быть, как бы всего менее на себя походить! Это-то у них самым высочайшим прогрессом и считается. И хоть бы врали-то они по-своему, а то.
— Послушайте, — робко перебила Пульхерия Александровна, но это только поддало жару.
— Да вы что думаете? — кричал Разумихин, еще более возвышая голос, — вы думаете, я за то, что они врут? Вздор! Я люблю, когда врут! Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами. Соврешь — до правды дойдешь! Потому я и человек, что вру. Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему — ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица! Правда не уйдет, а жизнь-то заколотить можно; примеры были. Ну, что мы теперь? Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего еще в первом предуготовительном классе гимназии сидим! Понравилось чужим умом пробавляться — въелись! Так ли? Так ли я говорю? — кричал Разумихин, потрясая и сжимая руки обеих дам, — так ли?
— О боже мой, я не знаю, — проговорила бедная Пульхерия Александровна.
— Так, так. хоть я и не во всем с вами согласна, — серьезно прибавила Авдотья Романовна и тут же вскрикнула, до того больно на этот раз стиснул он ей руку.
— Так? Вы говорите, так? Ну так после этого вы. вы. — закричал он в восторге, — вы источник доброты, чистоты, разума и. совершенства! Дайте вашу руку, дайте. вы тоже дайте вашу, я хочу поцеловать ваши руки здесь, сейчас, на коленах!
И он стал на колени середи тротуара, к счастью, на этот раз пустынного.
— Перестаньте, прошу вас, что вы делаете? — вскричала встревоженная до крайности Пульхерия Александровна.
— Встаньте, встаньте! — смеялась и тревожилась тоже Дуня.
— Ни за что, прежде чем не дадите рук! Вот так, и довольно, и встал, и пойдемте! Я несчастный олух, я вас недостоин, и пьян, и стыжусь. Любить я вас недостоин, но преклоняться пред вами — это обязанность каждого, если только он не совершенный скот! Я и преклонился. Вот и ваши нумера, и уж тем одним прав Родион, что давеча вашего Петра Петровича выгнал! Как он смел вас в такие нумера поместить? Это скандал! Знаете ли, кого сюда пускают? А ведь вы невеста! Вы невеста, да? Ну так я вам скажу, что ваш жених подлец после этого!
— Послушайте, господин Разумихин, вы забылись. — начала было Пульхерия Александровна.
— Да, да, вы правы, я забылся, стыжусь! — спохватился Разумихин, — но. но. вы не можете на меня сердиться за то, что я так говорю! Потому я искренно говорю, а не оттого, что. гм! это было бы подло; одним словом, не оттого, что я в вас. гм. ну, так и быть не надо, не скажу отчего, не смею. А мы все давеча поняли, как он вошел, что этот человек не нашего общества. Не потому, что он вошел завитой у парикмахера, не потому, что он свой ум спешил выставлять, а потому что он соглядатай и спекулянт; потому что он жид и фигляр, и это видно. Вы думаете, он умен? Нет, он дурак, дурак! Ну, пара ли он вам? О боже мой! Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь на лестницу в нумера, — хоть они у меня там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же наконец и до правды, потому что на благородной дороге стоим, а Петр Петрович. не на благородной дороге стоит. Я хотя их сейчас и ругал ругательски, но я ведь их всех уважаю; даже Заметова хоть не уважаю, так люблю, потому — щенок! Даже этого скота Зосимова, потому — честен и дело знает. Но довольно, все сказано и прощено. Прощено? Так ли? Ну, пойдемте. Знаю я этот коридор, бывал; вот тут, в третьем нумере, был скандал. Ну, где вы здесь? Который нумер? Восьмой? Ну, так на ночь запритесь, никого не пускайте. Через четверть часа ворочусь с известием, а потом еще через полчаса с Зосимовым, увидите! Прощайте, бегу!
— Боже мой, Дунечка, что это будет? — сказала Пульхерия Александровна, тревожно и пугливо обращаясь к дочери.
— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня, снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам бог послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для брата.
— Ах, Дунечка, бог его знает, придет ли! И как я могла решиться оставить Родю. И совсем, совсем не так воображала его найти! Как он был суров, точно он нам не рад.
Слезы показались на глазах ее.
— Нет, это не так, маменька. Вы не вгляделись, вы все плакали. Он очень расстроен от большой болезни — вот всему и причина.
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль, и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до конца.
— А я так уверена, что он и завтра будет то же говорить. об этом, — отрезала Авдотья Романовна, и, уж конечно, это была загвоздка, потому что тут был пункт, о котором Пульхерия Александровна слишком боялась теперь заговаривать. Дуня подошла и поцеловала мать. Та крепко молча обняла ее. Затем села в тревожном ожидании возвращения Разумихина и робко стала следить за дочерью, которая, скрестив руки, и тоже в ожидании, стала ходить взад и вперед по комнате, раздумывая про себя. Такая ходьба из угла в угол, в раздумье, была обыкновенною привычкой Авдотьи Романовны, и мать всегда как-то боялась нарушать в такое время ее задумчивость.
Разумихин, разумеется, был смешон с своею внезапною, спьяну загоревшеюся страстью к Авдотье Романовне; но, посмотрев на Авдотью Романовну, особенно теперь, когда она ходила, скрестив руки, по комнате, грустная и задумчивая, может быть, многие извинили бы его, не говоря уже об эксцентрическом его состоянии. Авдотья Романовна была замечательно хороша собою — высокая, удивительно стройная, сильная, самоуверенная, — что высказывалось во всяком жесте ее и что, впрочем, нисколько не отнимало у ее движений мягкости и грациозности. Лицом она была похожа на брата, но ее даже можно было назвать красавицей. Волосы у нее были темно-русые, немного светлей, чем у брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые. Она была бледна, но не болезненно бледна; лицо ее сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперед, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность. Выражение лица ее всегда было более серьезное, чем веселое, вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шел к ней смех, веселый, молодой, беззаветный! Понятно, что горячий, откровенный, простоватый, честный, сильный как богатырь и пьяный Разумихин, никогда не видавший ничего подобного, с первого взгляда потерял голову. К тому же случай, как нарочно, в первый раз показал ему Дуню в прекрасный момент любви и радости свидания с братом. Он видел потом, как дрогнула у ней в негодовании нижняя губка в ответ на дерзкие и неблагодарно-жестокие приказания брата, — и не мог устоять.
Он, впрочем, правду сказал, когда проврался давеча спьяну на лестнице, что эксцентрическая хозяйка Раскольникова, Прасковья Павловна, приревнует его не только к Авдотье Романовне, но, пожалуй, и к самой Пульхерии Александровне. Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости. Скажем в скобках, что сохранить все это есть единственное средство не потерять красоты своей даже с старости. Волосы ее уже начинали седеть и редеть, маленькие лучистые морщинки уже давно появились около глаз, щеки впали и высохли от заботы и горя, и все-таки это лицо было прекрасно. Это был портрет Дунечкинова лица, только двадцать лет спустя, да кроме еще выражения нижней губки, которая у ней не выдавалась вперед. Пульхерия Александровна была чувствительна, впрочем не до приторности, робка и уступчива, но до известной черты: она многое могла уступить, на многое могла согласиться, даже из того, что противоречило ее убеждению, но всегда была такая черта честности, правил и крайних убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить ее переступить.
Ровно через двадцать минут по уходе Разумихина раздались два негромкие, но поспешные удара в дверь; он воротился.
— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили дверь, — спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай бог, чтобы часов десять проспал. У него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам отрапортует, а затем и вы на боковую; изморились, я вижу, донельзя.
И он пустился от них по коридору.
— Какой расторопный и. преданный молодой человек! — воскликнула чрезвычайно обрадованная Пульхерия Александровна.
— Кажется, славная личность! — с некоторым жаром ответила Авдотья Романовна, начиная опять ходить взад и вперед по комнате.
Почти через час раздались шаги в коридоре и другой стук в дверь. Обе женщины ждали, на этот раз вполне веруя обещанию Разумихина; и действительно, он успел притащить Зосимова. Зосимов тотчас же согласился бросить пир и идти посмотреть на Раскольникова, но к дамам пошел нехотя и с большою недоверчивостью, не доверяя пьяному Разумихину. Но самолюбие его было тотчас же успокоено и даже польщено: он понял, что его действительно ждали, как оракула. Он просидел ровно десять минут и совершенно успел убедить и успокоить Пульхерию Александровну. Говорил он с необыкновенным участием, но сдержанно и как-то усиленно серьезно, совершенно как двадцатисемилетний доктор на важной консультации, и ни единым словом не уклонился от предмета и не обнаружил ни малейшего желания войти в более личные и частные отношения с обеими дамами. Заметив еще при входе, как ослепительно хороша собою Авдотья Романовна, он тотчас же постарался даже не примечать ее вовсе, во все время визита, и обращался единственно к Пульхерии Александровне. Все это доставляло ему чрезвычайное внутреннее удовлетворение. Собственно о больном он выразился, что находит его в настоящую минуту в весьма удовлетворительном состоянии. По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, «есть, так сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых идей. и прочего». Заметив вскользь, что Авдотья Романовна стала особенно внимательно вслушиваться, Зосимов несколько более распространился на эту тему. На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве» он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и. и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», — прибавил он значительно. Затем встал, солидно и радушно откланялся, сопровождаемый благословениями, горячею благодарностию, мольбами и даже протянувшеюся к нему для пожатия, без его искания, ручкой Авдотьи Романовны, и вышел чрезвычайно довольный своим посещением и еще более самим собою.
— А говорить будем завтра; ложитесь, сейчас, непременно! — скрепил Разумихин, уходя с Зосимовым. — Завтра, как можно раньше, я у вас с рапортом.
— Однако, какая восхитительная девочка эта Авдотья Романовна! — заметил Зосимов, чуть не облизываясь, когда оба вышли на улицу.
— Восхитительная? Ты сказал восхитительная! — заревел Разумихин и вдруг бросился на Зосимова и схватил его за горло. — Если ты когда-нибудь осмелишься. Понимаешь? Понимаешь? — кричал он, потрясая его за воротник и прижав к стене, — слышал?
— Да пусти, пьяный черт! — отбивался Зосимов и потом, когда уже тот его выпустил, посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху. Разумихин стоя перед ним, опустив руки, в мрачном и серьезном раздумье.
— Разумеется, я осел, — проговорил он, мрачный как туча, — но ведь. и ты тоже.
— Ну нет, брат, совсем не тоже. Я о глупостях не мечтаю.
Они пошли молча, и, только подходя к квартире Раскольникова, Разумихин, сильно озабоченный, прервал молчание.
— Слушай, — сказал он Зосимову, — ты малый славный, но ты, кроме всех твоих скверных качеств, еще и потаскун, это я знаю, да еще из грязных. Ты нервная, слабая дрянь, ты блажной, ты зажирел и ни в чем себе отказать не можешь, — а это уж я называю грязью, потому что прямо доводит до грязи. Ты до того себя разнежил, что, признаюсь, я всего менее понимаю, как ты можешь быть при всем этом хорошим и даже самоотверженным лекарем. На перине спит (доктор-то!), а по ночам встает для больного! Года через три ты уж не будешь вставать для больного. Ну да, черт, не в том дело, а вот в чем: ты сегодня в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я в кухне: вот вам случай познакомиться покороче! Не то, что ты думаешь! Тут, брат, и тени этого нет.
— Да я вовсе и не думаю.
— Тут, брат, стыдливость, молчаливость, застенчивость, целомудрие ожесточенное, и при всем этом — вздохи, и тает как воск, так и тает! Избавь ты меня от нее, ради всех чертей в мире! Преавенантненькая. Заслужу, головой заслужу!
Зосимов захохотал пуще прежнего.
— Ишь тебя разобрало! Да зачем мне ее?
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими. » Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, метр, Рубинштейн. Уверяю, не раскаешься!
— Да что ты ей обещаний каких надавал, что ли? Подписку по форме? Жениться обещал, может быть.
— Ничего, ничего, ровно ничего этого нет! Да она и не такая совсем; к ней было Чебаров.
— Ну, так брось ее!
— Да нельзя так бросить!
— Да почему же нельзя?
— Ну да, как-то так нельзя, да и только! Тут, брат, втягивающее начало есть.
— Так зачем же ты ее завлекал?
— Да я вовсе не завлекал, я, может, даже сам завлечен, по глупости моей, а ей решительно все равно будет, ты или я, только бы подле кто-нибудь сидел и вздыхал. Тут, брат. Не могу я это тебе выразить, тут, — ну вот ты математику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я знаю. ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду. Я ей, между прочим, очень долго, дня два сряду, про прусскую палату господ говорил (потому что о чем же с ней говорить?), — только вздыхала да прела! О любви только не заговаривай, — застенчива до судорог, — но и вид показывай, что отойти не можешь, — ну, и довольно. Комфортно ужасно; совершенно как дома, — читай, сиди, лежи, пиши. Поцеловать даже можно, с осторожностью.
— Да на что мне она?
— Эх, не могу я тебе разъяснить никак! Видишь: вы оба совершенно друг к другу подходите! Я и прежде о тебе думал. Ведь ты кончишь же этим! Так не все ли тебе равно — раньше иль позже? Тут, брат, этакое перинное начало лежит, — эх! да и не одно перинное! Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом! Ну, брат, черт, заврался, пора спать! Слушай: я ночью иногда просыпаюсь, ну, и схожу к нему посмотреть. Только ничего, вздор, все хорошо. Не тревожься и ты особенно, а если хочешь, сходи тоже разик. Но чуть что приметишь, бред например, али жар, али что, тотчас же разбуди меня. Впрочем, быть не может.
dostoevskiy.niv.ru
Смотрите так же: Аренда Газели или Соболя Фургон без водителя Газель-Бизнес, 1 водитель + 2 пассажира. Кузов: 3 м.длина, 2 м. высота, бутка. Объем куб. 10,5. Двигатель: УМЗ-4216 (бензин), евро-4, 106,8 […]
Белая Гвардия – роман о постреволюционном времени, когда каждый из жителей бывшей Империи чувствовал хаос, неуверенность в будущем и не знал ответа на вопрос, как жить дальше. В этом новом хаосе трое Турбинных пытаются сохранить и воскресить бывший уют фамильного дома и старые устои, согласно которым они жили и живут.
Семья Турбинных – представители дворянства, это люди, на которых опиралась старая Россия (и Украина, как ее часть), для которых понятие чести и долга перед Родиной не пустые слова, а жизненные принципы. И сейчас их долг сохранить консервативные устои Родины.
Их Родина – Киев. Хотя в романе ни разу не указано это название, по определенным признакам мы догадываемся, что речь идет именно Киеве. Здесь красивый и спокойный город дореволюционного времени символизирует саму эпоху Империи. Киев – Родина Турбинных, а в романе мы можем видеть в нем символичную Родину всей российской интеллигенции.
«Вечный золотой Город» – колыбель культуры, воспитавшей российское дворянство, опора монархического строя, «место духовной силы» для русского человека. Не зря в тексте романа слово Город всегда пишется с большой буквы. Этим автор хотел подчеркнуть важность Города для героев, в романе изменения облика Города становятся частью сюжетной линии жизни Турбинных.
Визуально заглавная буква в слове Город соотносит его со словом Родина, которое тоже в определенном контексте принято писать с заглавной. Так Город и Россия сливаются в единое понятие. Хотя, детали сюжета повествуют нам о событиях и явлениях имевщих место именно в Киеве.
Город меняется параллельно с изменениями жизни горожан. Люди изменили строй, они воюют и убивают, и теперь «прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром» Киев меняется.
Он бухнет и расширяется благодаря потоку самых разных людей, бегущих от большевиков. Чем тяжелее становится политическая ситуация, тем страшнее становится атмосфера, окружающая героев. Жизнь в 1918 стала совсем другой, изменился и Город. Неразбериха, суматоха и страх, ставшие частью повседневности изуродовали и Город. Чтобы выразить скорость изменений, резкость перемен, показать новый темп неспокойной жизни автор во второй части книги и далее часто использует прием повторения слов: «Немцы!! Немцы!! Немцы!!», «Петлюра. Петлюра. Петлюра. Петлюра», «Патрули, патрули, патрули».
В новой жизни и Город становится новым. Изменения его облика символизируют изменения в жизни людей, в жизни общества и в мировом устройстве. Глобальные перемены отражаются в каждом, даже малом населенном пункте и в каждом доме. Революция, борьба за власть не обходит стороной никого и ничто. Меняется все и города в том числе.
Более того, город не только отражает события 1918 года, именно он является причиной и целью боевых действий между различными силами.
Катастрофа жизни города, как бы ни была страшна, очень реалистична. Михаил Булгаков в 1918-1919гг. сам находился в Киеве, прекрасно видел, что происходило в Украине, и создал реалистическое произведение, отразившее исторические события.
Множество деталей помогает нам представить Киев в мелочах. Мы знаем номер дома Турбинных, название улиц, а особым символом Города становится статуя Святого Владимира с электрическим крестом, который автор однажды сравнит с поднятым мечом.
Предполагаю, что именно по этой причине, он так по-разному изображал Город до смены власти и после. Во сне Алексея городской пейзаж несколько идеализирован. Скорее всего Алексею снится дореволюционный Киев. В реальности 1918г. в городе ощущается тревога. В Киев приезжает все больше людей. Они бегут сюда не из любви к городу, они бегут от новой большевистской власти, ищут любой приют, где могут жить чуть спокойнее. Так город наполнился народом, чтобы потом опустеть.
Во второй и третьей частях мы город начинают покидать его граждане. Турбины остаются среди тех не многих, кто не желает уехать. Они остаются защищать Город – их Родину, их старую жизнь. Так для героев романа Турбинных Город является не только местом, где течет их жизнь, но и основой этой жизни, ее неотъемлемой частью, изменения в которой и стали важной частью сюжета романа «Белая Гвардия».
Господа туристы! Сегодня вас ожидает интереснейшая экскурсия, в ходе которой мы узнаем, как жил типичный уездный город 19 века в России. Для этого мы перенесемся в комедию Н.В. Гоголя «Ревизор».
Напоминаю вам, что уездный город - это маленький провинциальный городок, находящийся «в самой глуши». Недаром гоголевский городничий говорит про него: «Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь».
Однако и здесь живут люди, существуют учреждения, которые «обеспечивают» эту жизнь. В городе есть суд, богоугодные и учебные заведения, почта, полицейский участок, гостиницы и так далее. Давайте осмотрим все эти заведения по порядку.
Для начала заглянем в уездный суд. Осторожнее, пожалуйста, не споткнитесь – в передней сторожа «завели гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами». Проходите сразу в присутствие, да не обращайте внимания на арапник и всякий хлам, разложенный здесь. Сейчас мы побеседуем с заседателем, который расскажет нам о работе суда. Хотя…нет, кажется, сегодня он это сделать не в состоянии – «от него такой запах, как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода». Нда… что ж, работа суда в полной мере иллюстрирует фамилию судьи Ляпкина-Тяпкина - все здесь делается «тяп-ляп».
А давайте-ка лучше обратимся к богоугодным заведениям. Сейчас мы входим в больницу этого славного города и на пороге встречаем уездного лекаря Христиана Ивановича Гибнера под руку с господином Земляникой – попечителем богоугодных заведений города. Неужели и здесь фамилия врача символизирует работу больницы: пациенты нещадно «гибнут», а «сладкий» и «наивный» Земляника ничего не хочет замечать?
Давайте расспросим кого-нибудь из простых больных. Что-что? Почти не лечат – «пациенты мрут, как мухи»?! Естественные способы врачевания - «человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет»?! Лекарь «по-русски ни слова не знает»?!
Хм… давайте посетим учебные заведения – незаметно проберемся на одно из занятий. О, нам повезло, мы попали на урок истории! Но что это – боже, неужели пожар? А, нет, не волнуйтесь, пожалуйста, – это учитель так разошелся, рассказывая про подвиги Александра Македонского. Ой, а что это у него такое лицо – «он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал»! Недаром смотритель учебных заведений Хлопов (чья фамилия образована от слова «хлоп» - «холоп», раб) боится, что здесь «вольнодумные мысли внушаются юношеству».
Фу-х, столько потрясений за один день! А пойдемте-ка в почтовую контору – уж здесь должны быть «тишь-гладь, божья благодать». Вон за столом сидит и почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин. Но…что же он делает? Вскрывает письма и читает их?! А вот одно и вовсе положил к себе в стол! Что же он - не собирается его отправлять по назначению? Нда…недаром фамилия этого чиновника происходит от слова ««шпень» - «строптивый человек, всем поперек, впомеху, злой насмешник». А если вспомнить, какую роль этот герой сыграл в финале «Ревизора», то его говорящая фамилия зазвучит еще более громко.
Что ж, не менее говорящими являются фамилии и «служителей порядка» - полицейских Держиморды, Увертова, Свистунова, не гнушающихся несправедливо задерживать, избивать жителей города, давать ложные показания и прочее. Работа полицейского участка в этом городе еще раз указывает на «стиль» работы всех чиновников и учреждений – незаконный, несправедливый, основанный на воровстве, мошенничестве, коррупции, несправедливости.
Подтверждение тому – судьбы простых жителей города: несчастной унтер-офицерши, публично высеченной не за что, слесарши, чей муж несправедливо был «забрит» в армию, купцов, нещадно обираемых городничим и другими чиновниками.
Подтверждение тому – и состояние городских улиц (сами видите, какая грязь и разруха здесь царит: здания давно не ремонтировались, в городе нет ни одной новой постройки и так далее). Я уж не рискую приглашать вас в гостиницу, где, поверьте мне, вам предложат такие номера и такое меню, что «хоть святых выноси».
Что ж, господа туристы, думаю наше мнение единогласно: жизнь в уездном городе 19 века похожа на ад – для простых жителей и на рай – для чиновников. Ведь они живут по принципу максимальной выгоды для своего личного кармана, нисколько не думая о выполнении своих истинных обязанностей – заботе о благоустройстве города и горожан. Особенно важно то, что подобных городов в России было великое множество, именно поэтому Гоголь не дал название «своему» уездному городу. А также важно и то, что законы существования гоголевских чиновников сохранились и в наше время, вы это и сами заметили, не правда ли?
Образ города в комедии довольно мрачный. Этот образ возникает на основе реплик персонажей, поскольку сам
Н. В. Гоголь не приводит авторского описания. Так называемые «богоугодные заведения» являются прикрытием для махинаций, больных не лечат и почти не кормят. Несмотря на то, что город небольшой, в нём есть и остро!- и тюрьма, они за полцены, и городничий явно горд этим обстоятельством, заключённых тоже часто не кормят. В школах преподают шарлатаны, на улицах мусор и грязь. Городу выдавались деньги на постройку церкви, но строительство даже не начиналось.
Общественная пирамида города складывается следующим образом: на самом верху городничий Сквозник-Дмухановский, далее располагаются судья Ляпкин-Тяпкин, попечитель богоугодных заведений Земляника, смотритель училищ Хлопов, почтмейстер Шпекин, городские помещики Бобчинский и Добчинский, полицейские и прочие. Купцы не имеют никаких прав, но, по крайней мере, имеют средства, чтобы откупаться от начальства. Те, кто не имеет средств, являются людьми совершенно бесправными. Это можно увидеть в сценах жалоб на городничего и распоряжений самого городничего относительно попытки приведения города в порядок.
У женщин тоже есть своя пирамида. Она зависит от положения супругов или отцов. Жена городничего Анна Андреевна завидует молодости своей дочери Марьи Антоновны и всячески одёргивает её, показывая, кто хозяйка. Та это чувствует, но для неё основные соперницы - дочери Земляники, которые в пьесе так и не появляются. Такие персонажи, как слесарша Пошлёпкина и унтер-офицерская вдова, совершенно бесправны.
Члены этой пирамиды не удовлетворены своим положением и стремятся при первом же удобном случае обратить внимание на недостатки конкурентов, как-то подсидеть их. Бобчинский и Добчинский постоянно выводят друг друга на чистую воду, якобы «напоминая» друг другу об опущенных мелочах, вроде разорванной подкладки в кармане, городничего за глаза называют свиньёй и подлецом, Земляника на всех доносит Хлестакову, городничий всем указывает, как и что надо делать, укоряя нерасторопностью. Как только возникает мысль, что городничий породнится с ревизором, все тут же начинают угодничать, перебивая друг друга и стараясь обратить на себя его внимание. Жена же городничего настолько уже витает в высоких сферах, что без стеснения презрительно отзывается обо всех них как о «ком попало».
Представители низших сословий, пользуясь случаем, приходят жаловаться на начальство. Когда оказывается, что это не помогло, купцы смиренно просят прощения у городничего, который, однако, прекрасно понимает, что это смирение притворное, о чём купцам и сообщает ехидно. Настоящее отношение персонажей друг к другу проявляется редко и, как правило, за глаза. Никто из них не питает искренней симпатии к другому, все друг другу завидуют и старательно подмечают все промахи. До лучших времён.
28. Тема: ОБРАЗ ГОРОДА И ТЕМА ЧИНОВНИЧЕСТВА В КОМЕДИИ Н. В. ГОГОЛЯ «РЕВИЗОР»
Цели урока:
· образовательные: проанализировать, каким виделся уездный город России первой половины 19 века, его обитатели и чиновники, определить роль уездного города в истории России , соотнести жизненную основу пьесы "Ревизор" и ее обобщающий смысл в изображении чиновников;
· развивающие: отработать навык анализа драматического произведения, развивать умение подбирать цитаты, развивать коммуникативную компетенцию учащихся, развивать умение самостоятельно работать с историческим материалом и литературным текстом;
· воспитательные: воспитывать вдумчивого зрителя, читателя, формировать устойчивую нравственную позицию, формировать эстетическое восприятие средствами литературы.
Тип урока: урок анализа художественного произведения.
Форма урока: урок-путешествие.
Методы и приемы: частично-поисковый (слово учителя, эвристическая беседа с последующим выводом, работа по тексту – подбор цитат, иллюстрирующих утверждения, словарная работа).
Формы работы: фронтальная, групповая, индивидуальная.
Оборудование: презентация «Уездный город в комедии «Ревизор»
В «Ревизоре» я решился собрать в кучу всё дурное в России, какое я тогда знал…
ХОД УРОКА:
1. Организационный момент
2. Вступительное слово учителя. Введение темы и целей урока
DIV_ADBLOCK263">
Итак, в путь!
3. Лексическое значение словосочетания «уездный город»
Гоголевский город N является уездным. Для начала давайте выясним, что же такое «уездный город»
(Уезд - низшая административная, судебная и финансовая единица в Российской Империи, а также в РСФСР в первые годы после Октябрьской революции. В результате административной реформы в 1927 уезды были преобразованы в районы. Включал город и присоединённые к нему волости. Управлялся княжеским наместником, а с начала XVII века - воеводой , выполнявшим военные, административные и судебные функции).
4. Географическое положение
Мы выяснили, что такое уездный город, в который нам предстоит путешествие. Теперь нам нужно определить, где же этот город расположен. Россия такая большая, куда же именно мы должны отправиться?
(Городок находится далеко от столицы, в глубине России. Хлестаков едет из Петербурга в Саратовскую губернию через Пензу, второй месяц как из Питера).
У города нет названия. Почему?
(Безымянный город в каком-то воображаемом, символическом центре государства. Местоположение “везде – нигде”. “Да отсюда, хоть 3 года скачи… ни до какого государства не доскачешь”, - говорит Городничий. Город условный, безликий. Но социальная модель городской жизни дана подробно).
5. Гостиница и трактир
Вот мы приехали в город. Где мы остановимся? Правильно, в гостинице. Давайте посмотрим, как выгладит городская гостиница.
(Номер под лестницей, клопы и обед из двух блюд).
6. Улицы города
https://pandia.ru/text/77/494/images/image005_16.gif" width="689" height="269">
Итак, первое учреждение – это
БОГОУГОДНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ (Больница) ,
DIV_ADBLOCK265">
– Охарактеризуйте Артемия Филипповича Землянику, используя высказывания самого Земляники.
Артемий Филиппович Земляника – попечитель богоугодных заведений. Он, говоря современным языком, отвечает за больницы, приюты. Средства воруются, сам признаётся: «Больным велено габерсуп давать, а у меня по всем коридорам несёт такая капуста, что береги только нос». Больные у него «все как мухи выздоравливают». В больницах грязно. «Сделайте так, чтоб всё было прилично: колпаки бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов», «такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдёшь». Доктор Гибнер «по-русски ни слова не знает, но «лечит» людей. Земляника признается: «Лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». Землянике дается указание надеть чистые колпаки на больных, «над каждою кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке.. всякую болезнь, когда кто заболел, которого дня или числа».
Хорошо. Важное государственное учреждение – это
ПРИСУТСТВЕННЫЕ МЕСТА (Суд).
Давайте отправимся туда.
– Кто управляет судом? (Аммос Федорович Тяпкин-Ляпкин). Охарактеризуем его.
Аммос Фёдорович Ляпкин-Тяпкин – судья. Его городничий называет умным человеком, потому что тот прочитал пять или шесть книг. Замечания городничего о присутственных местах: «У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусёнками, которые так и шныряют под ногами». «У вас высушивается в самом присутствии всякая дрянь, и над самым шкапом с бумагами охотничий арапник... От него (заседателя) такой запах, как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода». Признание Аммоса Фёдоровича «Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками» говорит о том, что взятка – это норма для чиновников города, только каждый берёт то, что ему нужно. Судья ничего не понимает в своей работе: «Я вот уже пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку – а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда, а что неправда». Земляника доносит на Ляпкина-Тяпкина: «Судья… ездит только за зайцами…» От заседателя «такой запах, как будто он сейчас вышел из винокуренного завода».
Одной из задач государства является обеспечение населения образованием. Отправляемся в
УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЯ (Уездное училище).
https://pandia.ru/text/77/494/images/image009_4.gif" alt="Подпись: Слайд 8" align="left" width="80" height="32 src=">Кто заведует почтой города N? (Иван Кузьмич Шпекин) Как он выполняет свои обязанности.
– почтмейстер. Он «совершенно ничего не делает: все дела в большом запущении: посылки задерживаются…». Почтмейстер даже и не скрывает, что он письма вскрывает и читает, не видит в этом преступления. Он делает это «из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслаждением прочтёшь…» Интересные письма он себе оставляет. Это не только приятное времяпровождение, это и исполнение указаний городничего, который советует читать письма. «Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нём какого-нибудь донесения или просто переписки…».
Какое еще государственное учреждение города N мы не охарактеризовали. Правильно, это
ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ.
В каждом уездном городе было полицейское управление. Оно должно было обеспечивать порядок в городе. А чем занималась полиция города N?
Полиция. Мы узнаём, что полицейский Прохоров мертвецки пьян, спит на участке. В афише пьесы даны фамилии трёх полицейских: Держиморда, Свистунов, Пуговицын. Уже сами фамилии говорят, как они наводят порядок в городе. Городничий даёт распоряжение насчёт Пуговицына: «Квартальный Пуговицын…он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту». Насчёт Держиморды замечает частному приставу: «Да сказать Держиморде, чтобы он не слишком давал воли кулакам своим; он для порядка всем ставит фонари под глазами: и правому и виноватому». Далее Держиморда стоит у дверей «ревизора» Хлестакова и не впускает к нему горожан. Полицейские городка в полном подчинении у городничего и, думается, действуют не по законам государства, а по прихоти главного чиновника города.
В подчинении городничего и полиции находятся и солдаты. Как они выглядят? «Не выпускать солдат безо всего: это дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу ничего нет». Итак, мы будто побывали во многих уголках города N и познакомились с чиновниками этого города – людьми, которые ответственны за благоустройство города, четкость работы всех организаций.
Все эти учреждения подчинялись главе города, как говорили в XIX веке, городничему. Сквозник-Дмухановский – личность интересная. Но о нем мы поговорим на следующем уроке.
https://pandia.ru/text/77/494/images/image012_4.gif" alt="Подпись: Слайд 11" align="left" width="85" height="33 src=">– Какие еще стороны российской действительности представлены в комедии? (Помещики, купцы, мещане).
Даже купцам несладко живётся, что уж говорить о бедном люде. Купечество и гражданство « Обижательство терпим совсем понапрасну …». Купцы жалуются на городничего, хотя вместе с ним воруют городскую казну. «Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай» «мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке».
«Мужу-то моему приказал забрить лоб в солдаты... По закону нельзя: он женатый». Унтер-офицерша «Высек» «два дни сидеть не могла»
Как живётся в уездном городе людям?
9. Свидетельства современников (сообщение ученика)
Если вы внимательно читали комедию, то, вероятно, заметили, что и Хлестаков, и Городничий в характеристике города использовали один и тот же эпитет. Какой? (скверный). Что означает? Подберите синонимы (безобразный, отвратительный, противный, мерзкий …).
Разве может существовать город с такими вопиющими безобразиями?
Может быть, прав Вигель в письме к Загоскину: «Автор выдумал какую-то Россию и в ней какой-то город, в который свалил все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находить…»
Современник Никитенко приводит в «Дневнике» сведения о жизни уездных городов. Например, он рассказывает о городе Острогожске, где на улицах попадалось больше собак, чем людей и который «буквально утопал в грязи. Его немощёные улицы становились непроходимыми: среди них, как в месиве, барахтались пешеходы и вязли возы с волами».
В уездных городах Рязанской губернии процветали взяточничество и самоуправство. Начальство умело ловко пустить пыль в глаза вышестоящим чиновникам. Так же, как поступал гоголевский городничий. В городе немедленно создавалась видимость строительства: пустыри «обносились красивыми заборами с обозначением номеров будто бы строящихся домов, которых некому и не на что было строить… Получалось, например, известие, что вот тогда-то, по такому-то тракту должна проехать высокая особа. Там мост едва держался. Чинить его сгонялись целые села. Мост воздвигался на славу. Особа проезжала и хвалила, а мост, вслед за оказанной ему честью, немедленно проваливался».
Казанский полицмейстер Поль истязал людей совершенно невинных. Этой участи подвергались не только простолюдины, но даже и мелкие чиновники.
Ревизор, приехавший в Пензу неожиданно вечером, велел себя везти на набережную. «На какую набережную?»- спросил извозчик. «Как на какую? Разве у вас их много? Ведь одна только и есть, »- ответил ревизор. «Да никакой нет!» - воскликнул извозчик. Оказалось, что на бумаге набережная строилась уже два года и что на неё истрачено несколько десятков тысяч рублей, а её и не начинали.
10. Обобщение
С какой целью вывел Гоголь в комедии такой скверный городишко?
Город, в котором мы живем и родились, мы называем родным. Именно с этим местом мы связываем надежды на будущее, поэтому хотим, чтобы наш город был красивым, чистым, уютным.
Но говоря о своей любви к городу мы должны замечать не только красоту и чистоту. Часто говорят и об отрицательных явлениях. А для чего? (Изображая подобное, хотят, чтобы ситуация изменилась в лучшую сторону).
Только замечая достоинства и недостатки своего города, мы можем сделать так, чтобы он был лучше. Именно поэтому известные писатели поднимали проблемы, связанные с жизнью небольших городов, разбросанных по всей необъятной нашей родине, исследовали нравы, царящие в этих городках, рассматривали людей, живущих там.
Говорят, что комедия Гоголя «Ревизор» бессмертна. Можно ли согласиться с подобным утверждением? Разве не встречаем мы в современной России явления, подобные тем, которые описал Гоголь? Разве не участвуете вы в экологических десантах, очищая родной город от мусора? Разве исчезли все люди, халатно относящиеся к своим обязанностям? А сами вы всегда выполняете полученные задания?
11. Заключительное слово.
Но на город уже спустились сумерки. Куда пойти в провинции в такую пору?
Последуем примеру Хлестакова, согласившегося на предложение верного Осипа уехать отсюда поскорее, попрощаемся с городком и его обитателями, возьмем курьерскую тройку, выправим подорожную …
Эй, вы, залетные! – крикнет ямщик и в одну минуту оставит позади и мостовую, и шлагбаум, и скверный городишко, столь похожий на любой уездный город N.
12. Домашнее задание
Охарактеризовать Городничего по плану:
1) Внешний вид («Замечания для господ актеров»)
3) История городничего (факты биографии)
4) Отношение к службе
5) Встреча с «ревизором»
7) Речевая характеристика
Загрузка...