Евгений Иванович Замятин

«Уездное»

Уездного малого Анфима Барыбу называют «утюгом». У него тяжёлые железные челюсти, широченный четырёхугольный рот и узенький лоб. Да и весь Барыба из жёстких прямых и углов. И выходит из всего этого какой-то страшный лад. Ребята-уездники побаиваются Барыбу: зверюга, под тяжёлую руку в землю вобьёт. И в то же время им на потеху он разгрызает камушки, за булку.

Отец-сапожник предупреждает: со двора сгонит, коли сын не выдержит в училище выпускные экзамены. Анфим проваливается на первом же — по Закону Божьему и, боясь отца, домой не возвращается.

Он поселяется на дворе заброшенного дома купцов Балкашиных. На огородах Стрелецкой слободы да на базаре все, что удаётся, ворует. Как-то Анфим крадёт цыплёнка со двора богатой вдовы кожевенного фабриканта Чеботарихи. Тут-то его и выслеживает кучер Урванка и тащит к хозяйке.

Хочет Чеботариха наказать Барыбу, но, взглянув на его зверино-крепкое тело, уводит в свою спальню, якобы чтоб заставить раскаяться в грехе. Однако расползшаяся как тесто Чеботариха сама решает согрешить — для сиротинки.

Теперь в доме Чеботарихи Барыба живёт в покое, на всем готовом И бродит в сладком безделье. Чеботариха в нем день ото дня все больше души не чает. Вот Барыба уже и на чеботаревском дворе распорядки наводит: мужиками командует, провинившихся штрафует.

В чуриловском трактире знакомится Анфим с Тимошей-портным, маленьким, востроносым, похожим на воробья, с улыбкой вроде тёплой лампадки. И становится Тимоша его приятелем.

Однажды видит Барыба на кухне, как молоденькая служанка Полька, дура босоногая, поливает деревцо апельсиновое супом. Деревцо это уже полгода выращивает, бережёт-холит. Выхватывает Анфим с корнем деревцо — да за окно. Полька ревёт, и Барыба выталкивает её ногой в погреб. Тут-то в его голове и поворачивается какой-то жёрнов. Он — за ней, легонько налегает на Польку, она сразу и падает. Послушно двигается, только ещё чаще хнычет. И в этом — особая сладость Барыбе. «Что, перина старая, съела, ага?» — говорит он вслух Чеботарихе и показывает кукиш. Выходит из погреба, а под сараем копошится Урванка.

Барыба сидит в трактире за чаем с Тимошей. Тот заводит своё любимое — о Боге: Его нет, а все ж жить надо по-Божьи. Да ещё рассказывает, как, больной чахоткой, он ест со своими детьми из одной миски, чтобы узнать, прилипнет ли эта болезнь к ним, поднимется ли у Бога рука на ребят несмышлёных.

В Ильин день устраивает Чеботариха Барыбе допрос — о Польке. Анфим молчит. Тогда Чеботариха брызгает слюной, топает ногами: «Вон, вон из мово дому! Змей подколодный!» Барыба идёт сначала к Тимоше, потом в монастырь к монаху Евсею, знакомому Анфиму с детства.

Батюшки Евсей и Иннокентий, а также Савка-послушник потчуют гостя вином. Затем Евсей, одолжив у Анфима денег, отправляется с ним и Савкой гулять дальше, в Стрельцы.

На следующий день Евсей с Барыбой идут в Ильинскую церковь, где хранятся деньги Евсея, и монах возвращает Анфиму долг. С тех пор вертится Барыба возле церкви и однажды ночью после праздничной службы — шасть в алтарь за денежками Евсея: на кой ляд они монаху?

Теперь Барыба снимает комнату в Стрелецкой слободе у Апроси-салдатки. Читает Анфим лубочные книжонки. Гуляет в поле, там косят. Вот бы так и Барыбе! Да нет, не в мужики же ему идти. И подаёт он прошение в казначейство: авось возьмут писцом.

Узнает Евсей о пропаже денег и понимает, что украл их Барыба. Решают монахи напоить Анфимку-вора чаем на заговорённой воде — авось сознаётся. Отхлёбывает Барыба из стакана, и хочется сказать: «Я украл», но молчит он и лишь улыбается зверино. А сосланный в этот монастырь дьяконок подскакивает к Барыбе: «Нет, братец, тебя никакой разрыв-травой не проймёшь. Крепок, литой».

Неможется Барыбе. На третий день только отлегло. Спасибо Апросе, выходила Анфима и стала с тех пор его сударушкой.

Осень в этот год какая-то несуразная: падает и тает снег, и с ним тают Барыбины-Евсеевы денежки. Из казначейства приходит отказ. Тут-то Тимоша и знакомит Анфима с адвокатом Семеном Семеновичем, прозванным Моргуновым. Он ведёт у купцов все их делишки тёмные и никогда не говорит о Боге. Начинает Барыба ходить у него в свидетелях: оговаривает, кого велит Моргунов.

В стране все полыхает, в набат бьют, вот и министра ухлопали. Тимоша и Барыба с приятелями перед пасхальной вечерей сидят в трактире. Портной все в платок покашливает. Выходят на улицу, а Тимоша возвращается: платок в трактире обронил. Наверху шум, выстрелы, выкатывается кубарем Тимоша, вслед кто-то стрелой и — в переулок. А другой, его сообщник — чернявенький мальчишечка, лежит на земле, и владелец трактира старик Чурилов пинает его в бок: «Унесли! Убег один, со ста рублями убег!» Вдруг подскакивает злой Тимоша: «Ты что ж это, нехристь, убить мальца-то за сто целковых хочешь?» По мнению Тимоши, Чурилову от сотни не убудет, а они, может, два дня не ели. «Ясли бы до нашего сонного озера дошло, в самый бы омут полез!» — говорит приятелям Тимоша о революционных событиях.

Понаехали из губернии, суд военный. Чурилов во время допроса жалуется на Тимошку-дерзеца. Барыба же вдруг говорит прокурору: «Платка никакого не было. Сказал Тимоша: дело наверху есть».

Тимошу арестовывают. Исправник Иван Арефьич с Моргуновым решают подкупить Барыбу, чтобы тот показал на суде против приятеля. Шесть четвертных да местишко урядника — не мало ведь!

В ночь перед судом нудит внутри у Барыбы какой-то мураш надоедный. Отказаться бы, приятель все-таки, как-то чудно. Но жизни-то всего в Тимоше полвершка. Снятся экзамены, поп. Опять провалится Анфим, второй раз. А мозговатый он был, Тимоша-то. «Был?» Почему «был»?..

Барыба уверенно выступает на суде. А утром в весёлый базарный день казнят Тимошу и чернявенького мальчишечку. Чей-то голос говорит: «Висельники, дьяволы!» А другой: «Тимошка Бога забыл. Кончилось в посаде старинное житье, взбаламутили, да».

Белый новенький китель, погоны. Идёт Барыба, радостный и гордый, к отцу: пусть-ка теперь поглядит. Буркает постаревший отец: «Чего надо?» — «Слышал? Три дня как произвели». — «Слышал об тебе, как же. И про монаха Евсея. И про портного тоже». И вдруг затрясся старик, забрызгал слюной: «Во-он из мово дому, негодяй! Во-он!»

Очумелый, идёт Барыба в чуриловский трактир. Там веселятся приказчики. Уже здорово нагрузившись, двигается Барыба к приказчикам: «У нас теперь смеяться с-строго не д-дозволяется…» Покачивается огромный, четырёхугольный, давящий, будто не человек, а старая воскресшая курганная баба, нелепая русская каменная баба.

Уездный Анфима Барыба имеет тяжелые железные челюсти, широкий четырехугольный рот и узкий лоб. Поэтому его называют «утюгом». Ребята-уездники боятся его. Отец-сапожник предупредил, что выгонит его, если не сдаст в училище выпускные экзамены. Анфим не сдал экзамен по Закону Божьему и, боясь отца, решил не возвращаться домой, поселившись во дворе заброшенного дома купцов Балкашиных. Он ворует на огородах и на базаре все, что получится.

Однажды он украл цыпленка у Чеботарихи, но его выследил кучер Урванка и притащил к хозяйке. Она хотела наказать Барыбу, но, увидев его крепкое тело, увела в свою спальню, для того, чтобы заставить раскаяться в грехе. Однако в результате она согрешила сама. С тех пор он стал жить в доме Чеботарихи на всем готовом. Он бездельничает, аЧеботариха ни в чем ему не отказывает. Он начал мужиками командовать на ее дворе.

В трактире он познакомился с маленьким, похожим на воробья Тимошей-портным. Однажды он увидел, как молоденькая служанка Полька поливала апельсиновое деревце супом. Он выдернул дерево с корнем и выбросил. Служанка расплакалась, а Барыба затолкал ее в погреб и легонько налег на нее. Выходя из погреба, он увидел копошившуюся под сараем Урванку

В Ильин день Чеботариха устроила Барыбе допрос о Польке, но он промолчал. Тогда она выгоняет его из своего дома. Он сначала идет к другу Тимоше, а потом в монастырь к монаху Евсею, которого знал с детства. Увидев, где монах прячет деньги, забирает из алтаря крупную сумму, собравшуюся после праздничной службы.

Барыба стал снимать комнату в Стрелецкой слободе и подает прошение в казначейство на работу писцом. Евсей узнал о пропаже денег и понял, что их украл Барыба. Монахи напоили вора чаем на заговоренной воде, чтобы он сознался. У Барыбы после выпитого появляется желание сознаться в краже, но он молчит и только улыбается.

Осенью деньги монашеские начали заканчиваться, а из казначейства пришел отказ. Тогда Тимоша и познакомил Анфима с адвокатом Семеном Семеновичем Моргуновым. Он ведет все их темные дела и никогда не говорит о Боге. Барыба начинает работать у него свидетелем: он оговаривает, кого велит Моргунов

В стране все полыхает и учащаются аресты. Однажды, когда Тимоша и Барыба с приятелями сидели в трактире, там завязался шум и раздаются выстрелы. Вдруг выкатился кубарем мальчишечка из трактира. Он лежит на земле, а владелец трактира пинает его в бок и возмущается тем, что он сто рублей у него украл. Тимоша не выдержал и налетел на трактирщика с криками о том, как он может ребенка за сто рублей убить.

Начался военный суд. Трактирщик во время допроса жалуется на Тимошку, а Барыба вдруг становится на его сторону. Тимошу арестовали. За показания на суде Моргуновым Барыбе заплатил шесть четвертных и место урядника. Тимошу казнили, а Барыба в белом новеньком кителе и погонах, радостный и гордый, пошел к отцу. Однако отец все знал и о трактирщике и о монахе и снова выгнал сына.

Отец бесперечь пилит: «Учись да учись а то будешь, как я, сапоги тачать».

А как тут учиться, когда в журнале записан первым, и, стало быть, как только урок, сейчас же и тянут:

Барыба Анфим. Пожалуйте-с.

И стоит Анфим Барыба, потеет, нахлобучивает и без того низкий лоб на самые брови.

Опять ни бельмеса? А-а-ах, а ведь малый-то ты на возрасте, замуж пора. Садись, брат.

Садился Барыба. И сидел основательно - года по два в классе. Так испрохвала, не торопясь, добрался Барыба и до последнего.

Было ему о ту пору годов пятнадцать, а то и побольше. Высыпали уж, как хорошая озимь, усы, и бегал с другими ребятами на Стрелецкий пруд - глядеть, как бабы купаются. А ночью после - хоть и спать не ложись: такие полезут жаркие сны, такой хоровод заведут, что…

Встанет Барыба наутро смурый и весь день колобродит. Зальется до ночи в монастырский лес. Училище? А, да пропадай оно пропадом!

Вечером отец возьмется его бузовать: «Опять сбежал, неслух, заворотень?» А он хоть бы что, совсем оголтелый зубы стиснет, не пикнет. Только еще колючей повыступят все углы чудного его лица.

Уж и правда: углы. Не зря прозвали его утюгом ребята-уездники. Тяжкие железные челюсти, широченный, четырехугольный рот и узенький лоб: как есть утюг, носиком кверху. Да и весь-то Барыба какой-то широкий, громоздкий, громыхающий, весь из жестких прямых и углов. Но так одно к одному пригнано, что из нескладных кусков как будто и лад какой-то выходит: может, и дикий, может, и страшный, а все же лад.

Ребята побаивались Барыбы: зверюга, под тяжелую руку в землю вобьет. Дразнили из-за угла, за версту. Зато, когда голоден бывал Барыба, кормили его булками и тут же потешались всласть.

Эй, Барыба, за полбулки разгрызи.

И суют ему камушки, выбирают, какие потверже.

Мало, - угрюмо бурчит Барыба, - булку.

Вот черт, едун! - но найдут и булку. И начнет Барыба на потеху ребятам грызть камушки, размалывать их железными своими давилками - знай подкладывай! Потеха ребятам, диковина.

Забавы забавами, а как экзамены настали, пришлось и забавникам за книги засесть, даром что зеленый май на дворе.

Восемнадцатого, на царицу Александру, по закону экзамен - первый из выпускных. Вот, вечером как-то, отец отложил в сторону дратву и сапог, очки снял да и говорит:

Ты это помни, Анфимка, заруби на носу. Коли и теперь не выдержишь со двора сгоню.

Как будто чего уж лучше: три дня подготовки. Да на грех завязалась у ребят орлянка - ох и завлекательная же игра! Два дня не везло Анфимке, весь свой капитал проиграл: семь гривен и новый пояс с пряжкой. Хоть топись. Да на третий день, слава те Господи, все вернул и чистых еще выиграл больше полтинника.

Восемнадцатого, понятно, Барыбу вызвали первым. Ни гугу уездники, ждут: ну, сейчас поплывет, бедняга.

Вытянул Барыба - и уставился в белый листок билета. От белизны этой и от страха слегка затошнило. Ахнули куда-то все слова: ни одного.

На первых партах подсказчики зашептали:

Тигр и Ефрат… Сад, в котором жили… Месопотамия. Ме-со-по-та… Черт глухой!

Барыба заговорил - одно за другим стал откалывать, как камни, слова тяжкие, редкие.

Адам и Ева. Между Тигром и… этим… Ефратом. Рай был огромный сад. В котором водились месопотамы. И другие животные…

Поп кивнул, как будто очень ласково. Барыба приободрился.

Это кто же-с месопотамы-то? А, Анфим? Объясни-ка нам Анфимушка.

Месопотамы… Это такие. Допотопные звери. Очень хищные. И вот в раю они. Жили рядом…

Поп хрюкал от смеха и прикрывался отогнутой кверху бородой, ребята полегли на парты.

Домой Барыба не пошел. Уж знал - отец человек правильный, слов не пускает на ветер. Что сказано, то и сделает. Разве к тому же еще и ремнем хорошенько взбучит.

Жили-были Балкашины, купцы почтенные, на заводе своем солод варили-варили, да в холерный год все как-то вдруг и примерли. Сказывают, далеко гдей-то в большом городе живут наследники ихние, да вот все не едут. Так и горюет-пустует выморочный дом. Похилилась деревянная башня, накрест досками заколотили окна, засел бурьян во дворе. Через забор швыряют на балкашинский двор слепых щенят да котят, под забором с улицы лазят за добычей бродячие собаки.

Тут вот и поселился Барыба. Облюбовал старую коровью закуту, благо двери не заперты и стоят в закуте ясли, из досок сколочены: чем не кровать? Благодать Барыбе теперь: учиться не надо, делай, что тебе в голову взбредет, купайся, пока зубами не заляскаешь, за шарманщиком хоть целый день по посаду броди, в монастырском лесу - днюй и ночуй.

Все бы хорошо, да есть скоро нечего стало. Рублишка какого-нибудь там надолго ли хватит?

Стал Барыба за поживой ходить на базар. С нескладной звериной ловкостью, длиннорукий, спрятавшись внутрь себя и выглядывая исподлобья, шнырял он между поднятых кверху белых оглобель, жующих овес лошадей, без устали молотящих языком баб: чуть которая-нибудь зазевалась матрена - ну, и готово, добыл себе Барыба обед.

Не вывезет на базаре - побежит Барыба в Стрелецкую слободу. Где пешком, где ползком - рыщет по задам, загуменникам, огородам. Уедливый запах полыни щекочет ноздри, а чихнуть - Боже избави: хозяюшка вон она - вон, грядку полет, и ныряет в зелени красный платок. Наберет Барыба картошки, моркови, испечет дома - на балкашинском дворе, ест, обжигаясь, без соли - вот вроде как будто и сыт. Не до жиру, конечно: быть бы живу.

Не задастся, не повезет иной день - сидит Барыба голодный и волчьими, завистливыми глазами глядит на собак: хрустят костью, весело играют костью. Глядит Барыба…

Дни, недели, месяцы. Ох, и осточертело же с собаками голодными жить на балкашинском дворе! Зачиврел, зачерствел Барыба, оброс, почернел; от худобы еще жестче углами выперли челюсти и скулы, еще тяжелей, четырехугольней стало лицо.

Убежать бы от собачьей жизни. Людей бы, по-людски бы чего-нибудь: чаю бы горяченького попить, под одеялом поспать.

Бывали дни - целый день Барыба лежал в закуте своей, ничком на соломе. Бывали дни - целый день Барыба метался по двору балкашинскому, искал людей, людского чего-нибудь.

На соседнем, чеботаревском дворе - с утра народ" кожемяки в кожаных фартуках, возчики с подводами кож. Увидят - чей-то глаз вертится в заборной дыре, ширнут кнутовищем:

Эй, кто там?

Ай хозяин-дворовой остался на балкашинском дворе?

Барыба - прыжками волчиными - в закуту к себе, в солому, и лежит. Ух, попадись ему возчики эти самые: уж он бы им - уж он бы их…

С полудня на чеботаревском дворе - ножами на кухне стучат, убоиной жареной пахнет. Инда весь затрясется Барыба у щелки у своей у заборной и не отлипнет потуда, покуда обедать там не кончат.

Кончат обедать - как будто и ему полегче станет. Кончат, и выползает на двор Чеботариха сама: красная, наседалась, от перекорма ходить не может.

У-ух… - железом по железу - заскрипит зубами Барыба.

По праздникам над балкашинским двором, на верху переулочка, звонила Покровская церковь - и от звона было еще лютее Барыбе. Звонит и звонит, в уши гудит, перезванивает…

«Да ведь вот же куда - в монастырь, к Евсею!» - осенило звоном Барыбу.

Малым мальчишкой еще, после порки бегивал Барыба к Евсею. И всегда, бывало, чаем напоит Евсей, с кренделями с монастырскими. Поит - а сам приговаривает, так что-нибудь, абы бы утешить:

Эх, малый! Меня намедни игумен за святые власы схватил, я и то… Эх, мал… А ты ревешь?

Поэтика уездного в одноименной повести Е. И. Замятина

Повесть Е. И. Замятина «Уездное», опубликованную впервые в 1913 году, заметили сразу. Вокруг произведения возникли споры, хотя в целом оценка критиков оказалась положительной. Своим появлением на свет «Уездное» обязано полемике о мещанине и его метаморфозах в эпоху «восстания масс» (Х. Ортега-и-Гассет), развернувшейся в 1905-1907 гг. Для России это было время тяжёлых социальных потрясений, от которых она так и не смогла окончательно оправиться вплоть до рокового 1917 года. Желая «прояснить историческую перспективу своего народа», Замятин обращает свой взор к провинции, «к глубинной, почвенной России». «Глубоко сознавая, что Россия не в столицах, а в провинции, он взглянул на нее не со стороны и свысока столичного жителя, а из самой гущи «черноземного нутра», откликаясь как художник и на самые темные, страшные, и на самые чистые и лирические ноты ее жизни» .

Замятина часто обвиняли в нелюбви к русской глубинке, называли «снобом», «европейцем английского толка», «коренным, петербуржцем», хотя это не так. В некоторых его произведениях действительно изображено убожество провинции, которую, однако, он искренно любил. Его любовь была подобна любви-скорби Ремизова, дышащей со страниц ремизовского «Слова о погибели Русской Земли», о которой Замятин в статье «Скифы ли?» писал: «Какая скорбная любовь бьется в каждом слове - любовь к Руси, всякой и всегда: к святой - и грешной, к светлой - и темной! <…> это любовь и скорбь - душа Ремизовского “Слова”, а гнев и лютая злость - идут от этой любви как дым от огня». Эти слова с полным правом можно отнести к художественному наследию самого Замятина и проиллюстрировать, таким образом, его истинное отношение к русской провинции.

Влюбленный в черноземное российское захолустье, Замятин с болью явственно видит отвратительные язвы на теле горячо любимой родины, некогда сильной и могучей, а ныне погруженной «в тяжелую плоть, сонную одурь неподвижности». Ее «почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна, так покорно мириться со своей жизнью» . Причину такой пассивности Замятин считает болезнь, которую писатель обозначает одним словом - «уездное». «Уездное» - явление многогранное. Оно проникает во все сферы человеческой жизни, как спрут, оплетает своими щупальцами человеческие души, мысли, судьбы, отношения.

В повести возникает широкий круг вопросов, связанных с понятием уездного. Какие жизненные явления можно считать уездными? Что представляет собой уездный человек, каковы его отличительные черты? Как влияют социальные изменения на уездного человека, и как, в какой мере он влияет на них? Что формирует уездную психологию? В чем заключается суть его семейных и общественных отношений, особенности религиозного мировоззрения?

Итак, «уездное» - замкнутое пространство провинциального захолустья. Это понятие не столько географическое, сколько философское. Речь идет о духовном захолустье, о мещанском отношении к жизни, которое характеризуется примитивностью, невежеством, косностью, инертностью, духовным оскудением и руководствуется лишь утробными инстинктами. Мир русской провинции обособлен, оторван от внешнего мира, закрыт для подлинной жизни. «Уездный мир, воссозданный Замятиным, - это мир, в котором не ощущается времени, присутствие интеллигенции, государства, цивилизации. Это «замшелое», заколдованное, погруженное в сон царство».

Создавая собирательный образ - мир захолустной России, Замятин продолжает традиции Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Горького. Перед нами предстает типичная российская провинция. Здесь живет «домовитый … богомольный, степенный», «со скуки…плодущий» народ, которому «с полной утробой сладко спится после обеда». «Калитки на засовах железных<…> Тепло любят <…> Так вот и живут себе ни шатко - ни валко, преют, как навозец, в тепле». Российская провинция - это «град-Китеж на дне озера… ничегошеньки у нас не слыхать, над головой вода мутная да сонная» . Не случайно, что повесть имеет безличное название. Такое название подчеркивает интерес писателя к данному образу жизни.

Главный герой повести, а точнее антигерой - Анфим Барыба. В образе Барыбы получает новое воплощение тема «маленького человека». Продолжая традиции социального детерминизма в интерпретации «маленького человека», присущего русскому классическому реализму, писатель и в портрете героя, и в характеристике его внутреннего мира «подчеркивает ту индивидуальную специфику героя как личности, какая позволяет среде негативно влиять на него» . Тем самым классическая тема «маленького человека» интерпретируется совершенно по-новому. Барыба воплощает в себе основные черты «уездного» зла, главной из которых является лакейский дух, искажающий и отрицающий человеческие ценности. Лакейский дух, по мнению Замятина, гнусный сплав раба и рабовладельца, что писатель ярко воплотил в образ главного героя.

Однако нельзя винить во всем только Барыбу. Как справедливо полагает И.М.Попова, судьба «дикой нелепой каменной бабы» - во многом определена жестокосердием отца . Таким образом, на первый план повести выходит тема семьи, «ставшая магистральной и для творчества Замятина, и для всей русской литературы 20 века», так как семья - это «то нетленное, на чем всегда держалось и держится человеческое общество, русское в особенности. И если прогнили, рушатся эти устои, рушится мир» .

Писатель изображает 2 типа семейных отношений: между родителями и детьми, мужем и женой. «Во всем разнообразии конфликтов произведения вопрос семейный ставится и находит разрешение в судьбах всех главных героев: Анфима Барыбы и его отца, Чеботарихи, адвоката Моргунова, местного философа - портного Тимоши, солдатки Апроси. Самые различные семейные проблемы обозначены писателем также в судьбах второстепенных героев. Это и история брака по расчету казначейского зятя <…> Это и история купца Игумнова» . Трагедия уездной семьи заключается в ее тотальном разрушении. В повести нет практически ни одного примера положительной семьи, чьи отношения основаны не только на биологическом уровне, но и на родстве душ.

Взаимоотношения Анфима Барыбы с отцом являются, конечно же, центральными. Это подтверждается самой композицией повести. Как отмечает Л.В.Полякова: «Тип композиции повести можно определить как ожерельная композиция, построение произведения путем «нанизывания» отдельных главок-бусинок на единую цельную и замкнутую нить, в начале и в конце которой сцены разговора отца и сына. Они - в основе композиционного кольца, символизирующего замкнутость, стабильность, неизменяемость, событийную насыщенность и одновременно суженность и безвыходность их положения» .

Кроме того, тем самым подчеркивается душевная глухота не только «дикой нелепой каменной бабы», чья деградация и духовное падение происходит на протяжении всей повести, но и его родителя, ведь Барыба, в конце концов, порождение своего отца. Будучи, по словам героя, «человеком правильным», опираясь на традиционные нравственные ориентиры, отец осуждает героя за нарушения основных заповедей: «не прелюбодействуй», «не укради», «не убий», однако сам при этом нарушает заповедь «возлюби больше самого себя». А именно любовь, по мнению Замятина, является тем цементом, без которого миру грозит полное уничтожение. Отец же Барыбы, прогоняя сына, устраняется, снимая с себя всякую ответственность за чудовище, порожденное им самим, его суровостью, и совершает тем самым великий грех, потому что отказывается от «великой нравственной обязанности» осуществлять духовный призор за сыном и препоручает эту обязанность обществу» .

Отсутствие любви и уважения - вот что характеризует уездные семьи в повести, причем как между родителями и детьми, так и между мужем и женой. Отношения Барыбы с Чеботарихой, с Полькой, с Апросей не выходят за пределы физиологии. Кроме того, поведение героя с каждой из этих женщин постепенно выявляет самые худшие стороны Анфима. С Чеботарихой - это безмолвный раб, который ненавидит свою госпожу, но ради куска хлеба боится взбунтоваться, сбросить с себя постылые оковы ненавистного владычества. С Полькой - это настоящий рабовладелец, агрессивный и жестокий, упивающийся своей властью над теми, кто слабее. Апрося, на первый взгляд, положительно влияет на утробного, окаменевшего Барыбу: в ее доме он «попрозрачнел как-то, почеловечил» (с. 66). Но даже «тихая, светлая, чистая» Апрося не в силах «поворотить его для любви» (с. 43), до конца очеловечить.

Таким образом, исследуя и анализируя в своей повести такое явление российской жизни, как «уездное», писатель вскрывает всю его неприглядность и отрицательное влияние на человеческую личность.

1. Комлик Н.Н. Творческое наследие Е.И.Замятина в контексте традиций русской
народной культуры. Елец, 2000. С.3.
2. Замятин Е.И. Я боюсь. Литературная критика. Публицистика. Воспоминания. М.,
1999. С.30.
3. Бердяев Н.А. Душа России. Л., 1990. С.14.
4. Комлик. Н.Н. Указ. соч. С.32.
5. Замятин Е.И. Избранное. М., 1989. С.78. Далее цитируется это издание с указанием
страниц в тексте.
6. Филат Т.В.
7. Попова И.М. «Чужое слово» в творчестве Е.И. Замятина (Н.В. Гоголь, М.Е. Салты-
ков-Щедрин, Ф.М. Достоевский). Тамбов, 1997. С.28.
8. Комлик Н.Н. Указ. соч. С.35.
9. Капустина С.Н. Тема семьи в повести Е.И. Замятина «Уездное» // Творческое насле-
дие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Кн. 11. Тамбов, 2003. С. 74.
10. Полякова Л.В. Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы 20
века как литературной эпохи. Курс лекций. Тамбов, 2000. С.61.
11. Комлик. Н.Н. Указ. соч. С.41.

Е. А. Налитова
2004 год

Бытовая стихия русской провинции диктовала чуткому к слову и внимательному к проявлениям жизни писателю язык, образы, всю структуру произведения. Не просто уездную жизнь, а именно "уездное" бытие изображает Замятин. Скука. От нее даже мухи "в квасу утопились", и на них от скуки смотрит Чеботариха, местная купчиха, которой муж оставил кожевенный завод. Примерная прихожанка, первая богомольница в Покровской церкви, "богобоязненная", с молитвой, освещенная светом лампады, она грешит с подростком Барыбой и своими дворовыми. Кретоновый диван - атрибут образа Чеботарихи. Олицетворением жизни в доме купчихи является глава "Жисть", центральная часть ее с "черным снегом копоти". От скуки Барыба изнасиловал Польку и мучает кота Ваську, сажает его в сапог. Скучно в келье у отца Евсея, который в свое время "в юнкера хотел идти, да запьянствовал ненароком. Вот под монастырь и угодил". Здесь пьют и играют в "муху": "к которому батюшке первому муха в стакан попадет - тот, стало быть, и выиграл". Со скуки же народ "плодущий... до страсти".

"Ничего такого особенного. Все у нас теперь, но силе времени, дело торговое, тем только и живем. Купец селедкой торгует, девка утробой торгует. Всяк по-своему... А чем, скажем, утроба - хуже селедки, или чем селедка - хуже совести? Все - товар".

Вся жизнь в посаде продажная, лживая, выдуманная. Крупным планом показаны церковь и судебные органы -разложившиеся хранители народной нравственности. Глава "Времена", концептуально-оценочная в композиции произведения, открывается словами местного философа, портного Тимоши, "головы-парня" с улыбкой, будто "зажег теплую лампадку на остром своем лице", осведомленного о нарастающих волнениях:

"Не-ет, до нас не дойдет, - говорил Тимоша уныло. - Куды там. Мы вроде как во град-Китеже па дне озера живем: ничегошеньки у пас не слыхать, над головой вода мутная да сонная. Л на верху-то все полыхает, в набат бьют".

Однако уже следующая глава - "Веселая вечерня" - завершается такими словами этого "маленького востроносого" человека, которого автор сравнивает с воробьем на жердочке:

"Ну, неуж и до пас дойдет? А коли бы дошло - ей-Богу, в самый бы омут полез. Укокошат - ну туда и дорога, все равно - моей жизни полвершка осталось".

В уездной глуши "живут себе ни шатко ни валко, преют, как навозец, в тепле". Тем не менее в произведении есть и другой план повествования, с иными красками. Несмотря на неподвижность, сонность бытия, пробивается жизнетворящая, естественная сила сопротивления. Благоухает природа, народные праздники раскрепощают людей, раскрывают их красивые и добрые души. Писатель не стремится удержать поток повествования в одном эмоциональном русле. В героях сильны природные порывы (Чеботариха, Лирося, Барыба), они так активны в своих простых, незатейливых устремлениях (Иваниха), они замечательные портные (Тимоша), сапожники (отец Барыбы). Все они понимают ложность жизнеустройства, которому человек сопротивляется не на баррикадах, а с помощью способностей, данных ему природой: физическим здоровьем, юмором, тем, как он умеет жить. Потому-то уездный человек наделен способностью слышать "веселые" колокола, воспринимать "веселую вечерню", "веселый базарный день". У Замятина своя философия красоты - красоты диссонансов:

"Подчеркнутая некрасивость и подчеркнутая порочность- это должно дать гармонию. Красота - в гармонии, в стиле, пусть это будет гармония безобразного - или красивого, гармония порока - или добродетели..."

Эти слова писателя, пожалуй, ярче всего характеризуют в "Уездном" Анфима Барыбу с его "зверино-крепким" телом, с "углами чудного его лица", с длинными руками и с таким смехом, что будто "громыхает по ухабам телегой". Впрочем, сам Замятин уточнял, конкретизировал авторское, личное отношение к литературным героям, им самим создаваемым. В лекциях он не раз подчеркивал, что "для художника творить какой-нибудь образ - значит быть влюбленным в него".

"Я помню отлично: когда я писал "Уездное" - я был влюблен в Барыбу. в Чеботариху - как они ни уродливы, ни безобразны. По есть - может быть - красота в безобразии, в уродливости. Гармония Скрябина, в сущности, уродлива: она сплошь состоит из диссонансов - и тем не менее она прекрасна (совпадение с Блоком)".

Барыба - он и есть Барыба, "тяжкие железные челюсти, широченный, четырехугольный рот и узенький лоб". Заговорит - одно за другим "откалывает, как камни, слова, тяжкие, редкие". С кем пи сойдется Анфим, так того и обидит.

Позже, в мае 1918 г. в заметке "О лакеях" Замятин сформулирует психологию и философию раба. Он запишет сюжет:

"Лакея звонит барии:

Опять проспал?

Издали, с порога, лакей еще смел:

• - Я? проспал? Да чего это вы... да я...
• - Ближе. Сюда, сюда.

Хлясь - в морду. Только шатнется голова у лакея, вытянул руки по швам и лепечет:

Внноват-с...

На конике в передней, посапывая, мусолит Бову казачок-мальчишка. Лакей вернулся из барского кабинета в свое царство, в переднюю, и на мальчишку:

Опять за книгой, с-стервец? Опять за книгой?

Хлясь в морду мальчишке. И мослаком его в голову, мослаком, пока не завоет в голос мальчишка.

Когда лакея бьют в морду, он жалок; когда лакей бьет в морду, он гнусен. <...> Лакей - непременно сплав из раба и рабовладельца; это неотделимо. Российские помещики потому и были идеальными рабовладельцами, что они же были и отменными рабами царей..."

Барыба у Замятина - не только символ захолустья, как трактовала этот образ критика предоктябрьских и послеоктябрьских лет. Барыба - символ лакейского духа, независимо от того, где, на каком географическом и интеллектуальном пространстве он взращен. Рабско-рабовладельческая душонка Анфима Барыбы в повести Замятина проявляется постепенно. Сначала в доме Чеботарихи он кота Ваську терзает, потом будет ходить "рындиком этаким по чеботаревскому двору, распорядки наводить": "Эй, ты, гамай, гужеед, где кожи вывалил? Тебе куда велено?..", "и мнет уж мужик дырявую свою шапчонку, и кланяется". Потом Барыба гадко изнасилует кухарку Польку, и нет предела его гнусности. Такие были опорой режима: на них, легко превращаемых в "нумеры", держалось и "машиноравное" общество, изображенное позже Замятиным в романе "Мы".

"Тоскующий весельчак", Замятин и в деревенской глуши иска."! прекрасные человеческие типы и находил их, поэтизировал гармонию духа и поступка, и видел опасность, которую таило и таит духовное и душевное захолустье, барыбы внутри нас.